ПЕТРОВСКОЕ И ЕГО ОБИТАТЕЛИ
в воспоминаниях, анекдотах, мистификациях, стихах и картинках
БАЛТРУШАЙТИС
Юргис Казимирович родился в 1873 году в бедной крестьянской семье. После окончания Ковенской гимназии он переезжает в Москву, где поступает на естественное отделение физико-математического факультета университета. Одновременно посещает лекции на историко-филологическом факультете. В 1899 заканчивает университет. В 1900 году вместе с С.Поляковым и В.Брюсовым основал издательство «Скорпион», в котором выходили журналы символистов «Весы» и «Северные цветы». В этом же издательстве в 1911 году увидела свет первая книга стихов Балтрушайтиса «Земные ступени», а затем и второй сборник «Горная тропа».
В августе 1899 года Балтрушайтис тайно обвенчался с Марией Ивановной Оловянишниковой, дочерью владельца нескольких доходных домов и фабрик церковной утвари. Её семья долго не могла простить неравный брак. Е.А.Дьяконова пишет в своем «Дневнике русской женщины»: «И тётя [Евпраксия Георгиевна Оловянишникова] горестно вздохнула. Бедная, она второй год страдает в своей уязвлённой материнской гордости; её единственная дочь, которую предназначали неведомо какому миллионеру и шили приданое во всех монастырях Поволжья, - влюбилась в бедняка-репетитора, студента и обвенчалась самым романическим образом. Второй год прошёл; он очень мало зарабатывает литературным трудом, и кузина должна сама себя содержать».
Константин Бальмонт упоминает Балтрушайтисов в «Звуковом зазыве»: «Обветренный, философический, терпкий поэт «Земных ступеней» и «Горной тропинки», друг целой жизни Юргис Балтрушайтис. Красивая его жена, пианистка, хорошая исполнительница скрябинской музыки, Мария Ив. Балтрушайтис».
Из воспоминаний Л.Н.Ивановой о поэте: «Материальная жизнь его в Москве была немногим легче, чем в Ковно. Но года через два счастливейший брак осветил и по-новому определил всю дальнейшую судьбу Балтрушайтиса. После окончания естественного факультета Юргис забросил все естественно-научные и математические занятия и с 1898 г. стал выступать в печати как поэт, переводчик художественных произведений и эссеист. Во время войны 1914 г. он работал в Комитете по делам литовских беженцев. Во время революции, после признания Литвы независимым государством, он 21 июня 1921 года был назначен чрезвычайным посланником и полномочным министром Литвы в России. Вскоре после такого назначения Балтрушайтис чудом избежал отчаянной трагедии. Впоследствии он о ней никому не говорил. Однажды я рассказала Вячеславу Ивановичу [Иванову] ту историю, которой я была ближайшей свидетельницей. Он ничего о том не знал и, живо вспомнив Балтрушайтиса, взволновался: «Ведь это замечательно! Зачем замалчивать? Обязательно напиши». Он так настаивал, что мне пришлось согласиться. Исполняю данное обещание. Весною 1919 г. ко мне неожиданно обратился близкий друг Юргиса Казимировича, который был и моим близким другом: «Прошу Вас о большой услуге». Я вопросительно на него посмотрела: он казался немного смущенным. – «Вы ведь знаете, что Юргис страдает запоем»? – «Ничего такого не знаю». Наш друг продолжал: «В нормальное время Юргис снимал на стороне маленькую квартирку, куда порою скрывался дня на три, чтобы беспрепятственно одному пить. Появлялся потом спокойным и трезвым. В революционную пору я стал предоставлять ему мою квартиру. Но мне теперь необходимо уехать, по крайней мере, на полгода. Вот ключ от моей квартиры. Возьмите его; когда Юргис будет просить, ему выдавайте, но потом отбирайте сразу». Я попыталась отказаться: «Помилуйте, такое поручение, ответственное...» - «Если хотите помочь Балтрушайтису, не отказывайтесь. С такою просьбою я могу обратиться только к Вам». Он дал мне ключ и уехал. Через несколько дней телефонный звонок: голос Балтрушайтиса: «Можно прислать за ключом?» - «Вернете сразу?» - «Обещаю». И действительно: дня через четыре опять звонок: «Можно Вам вернуть ключ?». И ключ появился. Я поспешила на квартиру: никаких следов попойки; ни одной бутылки, ни одного стакана. В комнатах полный порядок. Такие посещения пустой квартиры повторялись приблизительно через каждые пять недель. квартиры. К зиме благополучно вернулся хозяин квартиры. Мы с Балтрушайтисом о ключе том никогда не говорили».
В 1921 году Балтрушайтис был назначен полномочным представителем Литвы в Советской республике. С 1939 года жил в Париже (советник посольства Литвы во Франции). Умер 3 января 1944 года. В 1948 году издан его посмертный сборник стихов «Лилия и серп».
ПАСТЕРНАК
В очерке «Люди и положения» Пастернак пишет:
«Жарким летом 1914 года, с засухой и полным затмением солнца, я жил на даче у Балтрушайтисов в большом имении на Оке, близ города Алексина. Я занимался предметами с их сыном и переводил для возникшего тогда Камерного театра, которого Балтрушайтис бал литературным руководителем, немецкую комедию Клейста «Разбитый кувшин».
В имении было много лиц из художественного мира: поэт Вячеслав Иванов, художник Ульянов, жена писателя Муратова. Неподалеку, в Тарусе, Бальмонт для того же театра переводил «Сукунталу» Калидасы.
В июле я ездил в Москву на комиссию, призываться, и получил белый билет, чистую отставку, по укорочению сломанной в детстве ноги, с чем и вернулся на Оку к Балтрушайтисам.
Вскоре после этого выдался такой вечер. По Оке долго в пелене тумана, стлавшегося по речным камышам, плыла и приближалась снизу какая-то полковая музыка, польки и марши. Потом из-за мыса выплыл небольшой буксирный пароходик с тремя баржами. Наверное, с парохода увидали имение на горе и решили причалить. пароход повернул через реку наперерез и подвел баржи к нашему берегу. На них оказались солдаты, многочисленная гренадерская воинская часть. Они высадились и развели костры под горою. Офицеров пригласили ужинать и ночевать. Утром они отвалили. Это была одна из частностей заблаговременно проводившейся мобилизации. Началась война».
Петровское упоминается Пастернаком и в «Охранной грамоте».
Сохранились письма Б.Л.Пастернака родителям, написанные им из Петровского.
Май 1914 года. Петровское.
«Вот уже третий день, как я здесь. Мне всю жизнь, видно, суждено одни и те же чувства испытывать при переезде из города в деревню, и неизменно те же письма в таких случаях писать. Снова - чувство странного онемения, утрата способности выражения, какого-то кризиса, который переносишь из года в год и который ежегодно снова кажется непреодолимым. В городе последние дни мне хотелось писать, и я кое-что сделал, по-своему, по-новому, со всею резкостью удачи. Когда с Юрием Казимировичем вдвоем, сидя в вагоне-ресторане, мы говорили о предстоящей работе, и он, подтвердив мне свое предложение - переводить сейчас же по приезде Клейста, прибавил, что к осени, буде окажется время, он думает писать совместно со мною, под общим псевдонимом, оригинальную драму на сюжет из цикла легенд о короле Артуре, для Малого театра, - во мне еще свежо было то самочувствие, с которым я покидал Москву, и это предложение, которое мне в другое время должно было бы польстить, я принял как нечто должное. Между прочим, все это, конечно, секрет. Кстати, говорили о футуристах, он знает и признает Маяковского, как «подлинное дарование». Вообще Ю. К. заводит со мною разговоры самого красного характера.
Насколько город спокойнее любого солнечного полдня в природе! Господи, что может быть тревожнее этой зеленой неги и ее таинственности. Нет, - природа - для отшельников, и надо обладать всеми условиями такого одиночества, чтобы продумать до конца хотя бы одну единственную мысль, вызываемую природою.
Я еще с Жоржиком не занимаюсь. Он презанятный мальчик, импровизирует целые комические сцены, вроде Лидочки, которую вообще во многом напоминает. Мое письмо придет вероятно в самый разгар того периода, когда берегут от осложнений3. Воображаю, как мама измучилась!
Но не думайте, чтобы мне слишком сладко было. Пока еще я - гостем у Балтрушайтисов, послезавтра начну заниматься с Жоржиком, они прекраснейшие люди, ничем не стесняются и никого не стесняют. Но Клейст труден чертовски, и эта работа лишена всякой художественной прелести, комедия несколько однообразна, совершенно лишена достоинств лирических (красоты стиха), ее соль - в почти до слога Jugend или Simplicissimus’a доходящем просторечии; коренной народный, непривычный немецкий говор. Как первая работа, она вряд ли удастся мне, хотя посмотрим. Мне надо заработать денег на осень - вот и все.
Мой адрес. Ст. Средняя, Сызрано-Вяземск. ж.д. имение Бер, дача Балтрушайтис».
Май 1914 года. Петровское.
«Перевод Клейста труден до невозможности. Сжатый Клейстовский язык, каждому односложному немецкому слову соответствует русское трехсложное; народный говор, шутки, ругательства, лукавые словечки, речь брызжет немецким юмором. Тройная по меньшей мере трудность: русская строфа постоянно перерастает немецкую (свойство русской этимологии, суффиксов, словообразования и т.д.), непереводимая игра на словах вроде: entscheiden и geschieden и т.д. чуть ли не на каждом шагу. Звукоподражательный характер некоторых реплик: сварливая Марта, перебраниваясь с Фейтом, которого она подозревает в сокрушении кувшина, подхватывая Фейтовы слова и теребя их во все стороны, будто... икает на словах, я иначе не могу выразить этого свойства ее речи, того, что по-немецки выражается через hin und her zanken.
Надо гнать работу, скоро посылать режиссеру, да нужно и с Жоржиком заниматься, хотя он, бедняжка, снова, на день поднявшись с постели, слег в сильнейшем жару. Ну да ничего, слава Богу, серьезного нет.
Здесь гадюк - пропасть. Нельзя гулять без палок. На днях зашел в чащу, что-то из-под ног скользнуло и зашуршало. Жоржик видел ее, заголосил не своим голосом, взобрался на дерево, я внизу, с палкой, на часах. Не хотел слезать, я за ним полез, на руках вынес. К концу прогулки другую видел уже собственными глазами, у дорожки в кустах, большая, пестрая, с зигзагами, узенькая головка, глаза сощурены и как-то с зачесом, назад смотрят, потекла извиваясь. Кустами да в дупло, там ее гнездо, верно. Кабы ни кусты, помолотил бы ее, да тут не повернуться, а года два назад Беклемишева такая укусила здесь, он две недели в жару пролежал, доктора спасли. Ну да Бог миловал. Еще целую».
Июль 1914 года. Петровское.
«Здесь гостит M-me Оловянишникова, сдержанная, полная чувства собственного достоинства, набожная дама, хоть и седая, но бодрая и отрицающая всякую интонацию, - ровный, не терпящий возражения голос; очень симпатичная, мать Марьи Ивановны. С нею племянница, кузина М. И., по внешности нечто среднее между Курловой-Гилар и Катюшей Масловой. Приехали дня на три-четыре. Падка очень на катанье, а через это и на что-то другое. Льнет без обиняков, приходится каждый вечер ей по ее аппетиту холодное готовить. Два вечера кряду до самой полночи по Оке на лодке катались вдвоем. Господи, не люблю у юношей мины наивности и неиспорченности, но раз навсегда заведенное правило увлечений при таких-то и таких-то обстоятельствах еще наивнее и пошлее. С какою безвкусицей все по нотам разыгрывается! Невольно думаю, вот была бы грузинская та княжна 6, — оказывается, что-то требуется все-таки для того, чтобы. А я, унаследовав от тебя, папа, твой невинный цинизм, воображал, будто роли только имеют значение, исполнители же безразличны. Выходит, что нет. Поскорее бы они уехали, к тому же и лампу от меня убрали; свеча же, открытое окно и липы - все это так поэтично, что и прибавить-то нечего, сидишь и наслаждаешься».
ИВАНОВ
У Вячеслава Иванова, который тоже был петровским дачником, есть цикл стихотворений «Петровское на Оке». Посвящены они Юргису и Марии Ивановне Балтрушайтисам:
Забуду ль в роковые дни
Священного отчизне лета,
Семьи соседственной поэта
Гостеприимные огни?
Иванов любовался этой счастливой парой:
Колонны белые за лугом... На крыльце
Поэтова жена в ванэйковском чепце, -
Тень Брюгге тихого... Балкон во мгле вечерней, -
Хозяйки темный взгляд, горящий суеверней, -
Мужского голоса органные стихи...
И запах ласковый сварившейся ухи
С налимом сладостным, подарком рыболова
Собрату рыбарей и сеятелей слова...
СКРЯБИН
Леонид Леонидович Сабанеев в своих «Воспоминаниях о Скрябине» пишет:
«Летом этого года Скрябины поселились на Оке, в прекрасной и живописной местности около Алексина, в имении некоего Бера. Старинный парк и большой старый дом с колоннами стали пристанищем семьи Александра Николаевича и одновременно семьи Балтрушайтиса. Друзья оказались рядом...
Я навестил Александра Николаевича в этом его уголке, где он занимался «выписыванием» последних сочинений и чтением полученных корректур сонат (Девятой и Десятой). Мои впечатления от «летнего Скрябина» были почти такие же, как и годом раньше от его пребывания в Кашире. Александр Николаевич был несоизмерим с природой — он ее как-то плохо замечал, и, замечая, как-то нереально воспринимал ее. Вот уж из кого бы ни за что не вышел естествоиспытатель. Человек и дух человека был для него все, это антропоцентрическое восприятие мира совершенно заслоняло от него природу. Он любил ли ее? Я не думаю, чтобы это теоретическое холодное и «литературное» чувство можно было бы наименовать любовью. Он просто находился с природой в разных плоскостях».
P.S. Пейзаж Н.Ульянова, портрет Пастернака и другие работы были честно украдены с museum.ru, artsait.ru, mincult.ru и rulex.ru.
